– Закатывать и заливать.

– А те что с Луны – рассветы?

– Нет, сыр, я люблю сыр и вино, тебя и подарки, – беспощадно мешала правду с ложью Шила.

– Что тебе подарить?

– Море можешь?

– Безумная.

– Значит, не можешь?

– Не могу, оно мне дорого, как память об отдыхе.

– Жаль. Летом, с кем бы тебе ни спалось, просыпаешься с чувством лёгкого недомогания до тех пор, пока не съездишь на море.

– А с кем тебе не спалось?

– Догадайся.

– Ладно. Финляндию могу предложить.

– Там море холодное.

– Нагреем.

– Она зашла в море и нагрела его, – иронизировала Шила.

– Да, именно, своим безумием, – будто неожиданно дали горячее отопление, ощущал я жар её тела, на которое стал давить мой атмосферный столб.

– Что ты хочешь, разгар весны. Все съезжают с катушек.

– И что, все женщины так безумны в этот период?

– Каждой крыше свой навигатор. Ты считаешь меня сумасшедшей?

– Иногда.

– А в остальное время?

– Я делаю вид, что не умею считать.

Я видел свои пальцы группой путешественников на краю огнедышащего кратера. Кратер дышал любовью. Казалось, вся её искренность находилась именно там, и с каждым моим шагом из неё вырывался новый крик. Будто она спрашивала всё время себя: «А как ты?» и тут же, отвечала себе на выдохе шёпотом: «Кайф». Женщина может быть искренней только в двух случаях: либо когда злится, либо когда кончает. В любом случае, ей приходится для этого выходить из себя, то обыденно за хлебом, то торжественно замуж.

* * *

На улице запищала чья-то сигнализация, безумие охватило весь квартал, звук был отвратительный. Все побросали тех, с кем спали, и выглянули в окно, они не боялись за свои застрахованные авто, просто хотелось набить морду тому мудаку, чья машина так яростно звала к себе. «Не моя». Я прошёл босиком обратно и лёг. «Она так и будет пищать всю ночь?» Пища для тех, кто не спит. «Спи, дорогая, я думал, тебя хотели угнать». – «Как я могу спать в такой духоте? Будто в голову воткнули радиоприёмник». Я представил, как кто-то другой прилёг к тебе, начал подкатывать свои ядра. И только открыл дверь, а ты как заорёшь, все посмотрели на своих. «Не, не, не моя», а ты не унимаешься, они все кто проснулся: «Да сколько можно, когда же это всё закончится?» – «Да кому она нужна». Ты кончаешь долго, заразительно, сексуально. Ты прикончила их всех, отдышалась, тоже ощутила ногами холодный пол, в ванной побежала вода, открытая тобою. Тебя украли ровно на одну ночь, из-за этого, душа моя, мне тоже не спится, я борюсь со временем и со своим недоверием, уже размером с ревность. Позвонить, что ли, но ты в душе, ты не услышишь, о чём я буду говорить с твоим любовником, разве что о погоде, но все знают, что завтра – дождь у меня, у тебя – солнце. «Ты знаешь, который час?» – «Нет», – скажет он, и опять время покажет мне средний палец. «А что?» – спросит он меня. «Мне завтра рано вставать». – «Меняй работу». – «Где я её столько разменяю. Курс сам знаешь какой». – «Не знаю». – «С Марса что ли?» – «Не, с Венеры» (так про себя я называл свою жену).

«Как там?» – понимающе спрошу я, как всякая любопытная женщина, ждущая комплимента. «Как везде». Почувствую, как хочется ему ввернуть проклятую рифму к этому слову, поэт. «Как же ты меня достал». – «Иди-ка ты в баню». В баню я старался ходить раз в неделю, в общественную, где голые мужики собираются на одном этаже, а голые женщины на другом, чтобы посмотреть на себе подобных, схлестнуться вениками и пообщаться без галстуков. Конечно, веселее было бы смешать их всех в одну большую семью, но пара хватало и без этого. В парилке царило бабье лето: кружатся листья, ветки стегают по спине, по ногам, в урагане мелькающих рук. Кроме того, разговоры о политике так или иначе скатывались к женщинам, которые в это время находились этажом ниже. После болтовни о женщинах говорить, как правило, было не о чем, все замолкали, только яростнее хлестали вениками друг друга.

– Как ты?

– Вроде бы ничего, только пусто как-то в жизни.

– Ну так, суббота, 8 утра. Ты чего так рано вскочила? – возился муж с кофе, когда я вошла на кухню, завёрнутая в простынь.

– Ты встал, и сразу похолодало в постели, будто одеяло забрали.

– Пойдёшь со мной в баню? Там тепло.

– Меня пугают большие скопления голых людей.

– Двое – это уже скопление?

– Если ты про нас, то несомненно. Скопление противоречивых чувств.

– Я бы сказал полов.

– Ладно, давай спать, муж.

– Как скажешь, жена.

* * *

– Оля! Оля! – заревел зверем на улице мужской голос. Он ворвался в мой сон, он уничтожил его. Я открыл глаза темноте. – Оля, где ты? Я знаю, где ты живёшь, – продолжал сотрясать тишину рёв. – Я реально тебе позвоню.

– Что за урод? – проснулась жена.

– Отстреливать надо таких.

– Отстрели, пожалуйста.

– Оля, – на этот раз нараспев отозвался мужчина.

– Гормоны играют.

– Почему именно на нашей улице?

– Оля! Оля! Оля! – прокатилось троекратное по двору, всё ещё не теряя надежды найти свою Олю.

– Эй, ты долбо… иди отсюда на х… – открылся окном чей-то разбуженный рот.

– Отстрелили. Кто-то опередил меня.

Во дворе воцарилась тишина.

– Ушёл, – прошептала Шила, переворачиваясь на бок.

– Оля! Оля! – словно эхо предыдущих криков, голос отдалённо воскрес в соседнем дворе.

– Неужели это так близко? – почувствовал я, как улыбнулась Шила.

* * *

В нашей плёнке жизни я не видел ни одного неудачного кадра, как же она была фотогенична. Не только для моего объектива, но и для окружающих. Жена. Даже в кромешной тьме она отбрасывала свет, словно мантию, под которой ничего лишнего, только я и её любовь. У неё, конечно же, были свои тараканы в голове. Однако уничтожить их значило потерять привлекательность. Я включил лампу настольную. В меня ударил свет:

– Читать будешь?

– Да.

– Что?

– Тебя.

– Ты не поймёшь.

– Ну, и что, зато я смогу гордиться, что читал свою жену. Прочёл от корки до корки.

– До подкорки. Мне-то что с этого?

– Что тебе? Бессрочная аренда моей души и моего тела.

– Негусто.

– А я думал, тебе густа.

– Хватит включать испанский, три часа ночи, дай поспать, – уткнулась в подушку лицом Шила… Потом резко развернулась: